//

Скачать

О духовничестве и духовном опыте

Когда я говорил о гениальности, я не говорил ни о священстве, ни даже о той категории, которую я описывал как «духовное отцовство», а специально и исключительно говорил о старчестве. И я употребил слово «гениальность», потому что в области разговорного языка оно выражает то, что можно назвать иначе — «благодатность». В области мирской это гениальность музыкальная, артистическая, математическая и иная, а в этой области это нечто, чего мы не можем достигнуть никакими усилиями сами.

Поэтому я не говорил вообще о священстве, и, конечно, не думал порочить приходского священника, самого молодого, простого, но искреннего, который делает свое священническое дело, исповедуя людей, делясь с ними тем, чему он научился от отцов Церкви, от богословов, от своего собственного духовника, от окружающей его христианской молитвенной среды. Это драгоценная вещь.

Но есть момент, который меня немножко смущает. Это то, что некоторые священники — и чем более они духовно неграмотны или незрелы (это относится также и к мирянам, но сейчас я бью по священникам, потому что они «профессионалы») — некоторые священники думают, что как только они облечены в рясу, надели епитрахиль, то, что они будут говорить, будет от Бога. Я помню очень уважаемого человека, которого считают многие великим старцем на земле сейчас, который мне говорил: «Я больше не молюсь, когда люди ставят мне вопрос, потому что если они не исполнят точно, что я скажу, так как после молитвы я говорю Святым Духом, они грешат против Духа Святого, и им нет прощения». Вот это я имел в виду. Это, конечно, слава Богу, крайность. Только одного я слышал такого, но и одного достаточно. И я с ужасом думаю о том, что человек может думать, что потому что он трижды сказал «Господи, просвети ум мой, еже помрачи лукавая похотения»^[1], следующие его слова будут просто пророчеством от Бога.

Я думаю, что тут надо уметь различать, тут просто элементарный разум играет роль. Можно говорить о том, что ты знаешь достоверно. Скажем, беря громадный пример: святой апостол Павел говорил с совершенной достоверностью и уверенностью о том, что воскрес Христос, потому что он встретил Живого, Воскресшего Христа на пути в Дамаск. Он говорил о некоторых других вещах не из этого
первичного опыта. Другие имеют определенный опыт,
— конечно, меньшего размера, может быть, меньшей
славы, — но о котором они говорят: «Да, я знаю
это достоверно». Как один безбожник, обратившийся к
Богу во Франции, написал книгу под названием «Бог
существует. Я Его встретил».

Затем есть другая область, где священник и мирянин могут
говорить об опыте церковном, который он разделяет, но
которым он не обладает полностью, потому что, имея общие с
другими некоторые опытные предпосылки, он может
прислушиваться к их опыту, который ещё не стал полностью
его, перерастать себя. Но когда это нужно другому, он
может сказать: «Это — правда, потому что это
говорит Церковь, и я знаю из недр церковных больше, чем я
знаю из собственного опыта».

И, наконец, есть вещи, о которых мы можем говорить только
потому, что их нам открыл Господь. Когда говорит в
Евангелии Спаситель, что Бога никто никогда не видел, но
Сын Божий, Сущий в недрах Отчих, открыл Его^[2], никто не может об
Отце сказать то, что может сказать Сын Единородный. Он
является Печатью Равнообразною, но это ещё не значит,
что мы, видя Печать, можем познать Бога так, как
Он познает, знает Его.

О человеческой воле

О свободе. Да, о воле.

Воля человеческая есть одна из трех воль, которые
определяют судьбу мира. Отцы говорили о том, что воля
Божия — всегда благая, но которая себе положила
грань, дав свободу человеку, свободу сказать:
«Аминь!» или отказаться от Божией воли.
Бесовская воля — всегда разрушительная, всегда злая,
всегда лживая и убивающая. И, наконец, между этими двумя
волями — воля человеческая, потому что человек может
прислушаться к кроткому, любвеобильному призыву Божию или
поверить лживым обещаниям сатаны. И в зависимости оттого,
что он выберет, та воля или другая воля в данную минуту
преобладает в данном человеке и вокруг него по
необходимости. Но если человек сделал выбор между Богом и
сатаной, между жизнью и смертью, между правдой и неправдой
и т. д., то есть одно свойство, которое ему абсолютно
необходимо для того, чтобы пройти весь свой путь успешно.
Серафим Саровский говорит об этом ясно, он говорит, что
то, что отличает погибающего грешника от
спасающегося грешника — это решимость. Колеблющаяся
душа постоянно подымается, взлетает и падает. Только при
решимости, которая может превозмочь наши собственные
желания, наши собственные стремления, нашу косность и
т.д., можно идти вперед.

О свободе

Теперь, что касается свободы, о
которой я говорил. Мы всегда думаем о свободе как о
возможности выбора и, конечно, это так эмпирически. Но
есть и другое. В паремии перед Рождеством говорится о
Христе пророчески, что раньше, чем Он сможет различить
доброе от злого, Он уже изберет доброе, потому что этот
выбор между добром и злом по нашему усмотрению уже
является результатом нашей испорченности и нашего
нездоровья. Но в свободе есть несколько удивительных
моментов по красоте. Латинское слово
«libertas» — это слово из закона, это
определение ребенка, свободно рожденного от свободных
родителей. Значит, когда мы говорим, что мы свободны, мы
говорим о том, что для Бога мы свободно рожденные, мы не
рабы, но мы уже свободны. Но свобода может удержаться
только путем подвига, потому что если человек родился
свободный в семье, но стал рабом пьянства или других
пороков, — он уже раб, а не свободный.

Поэтому тут требуется то, что мы называем дисциплиной,
которую мы часто путаем с дрессированностью, с
порабощением чужой воле, тогда как дисциплина — это
состояние ученика. «Discipulus» — это
тот строй души, который человека вольного и анархического
делает учеником и последователем наставника. «Будьте
мне последователие, яко аз есмь Христу»^[3].

Но если вы подумаете о других словах: вот,
«freedom»^[4],
«Freiheit»^[5] — они все
происходят от санскритского слова «priya»,
которое как глагол значит «любить» или
«быть любимым», или может значить
«мой любимый». Так что предельно это
интуиция, гениальная интуиция раннего санскритского
человечества. Свобода — это соотношение
совершенной любви между двумя существами, между Богом и
нами. Поэтому свобода и заключается в том, что я могу
выбрать добро или зло, а в том, что я вырос в такую
меру взаимной любви с Богом, что я избираю то, что
Божие.

Я благодарю отца Виталия за то, что он сказал: «И
приемлю и ничтоже супротив глаголю».

О том, как говорить о Боге

Теперь. Да, мы живем в мире инфильтрации идей, и очень
важно для нас найти способ наши христианские воззрения
облечь в такие слова и перебросить мост, — я
перехожу теперь к тому, что владыка Кирилл говорил,
— к тем людям, которые не понимают нашего
«жаргона», потому что и современные молодые
люди, верующие, когда читают богослужебные книги или даже
духовных писателей XVIII–XIX века, должны окунуться
в совершенно чуждый языковый мир.

Но вот, что я скажу. Есть целая область, где мы вступаем в
область веры, т. е уверенности в вещах невидимых, которые
не обязательно относятся к чисто религиозной области.
«Любовь», «красота» — они
относятся к этому. Потому что, когда я говорю, что
«я люблю этого человека», я не могу просто
описать причину и сделать список причин, ради которых я
люблю человека и ради которых другие отрицательные
свойства для меня ничего не значат. Любовь таинственна,
она — ответ живой души на живую душу, на тайну
человека. И поэтому это знает любой безбожник, у которого
есть мать, отец, жена, невеста друг, ребенок. То же самое
относится к красоте. Мы не можем объяснить, почему мы
смотрим на закат солнца, на картину великого мастера, и у
нас захватывает дух. Мы потом, когда начнем размышлять об
этом, можем надумать причины, чтобы объяснить другому
человеку, но не первично.

Я помню разговор, который был у меня несколько лет тому
назад на лестнице, поднимающейся к гостинице
«Украина». Офицер молодой подошел ко мне и
сказал:

— Судя по вашей свитке, вы верующий?

Я говорю:

— Да.

— А я нет.

Я говорю:

— Это тем хуже для вас.

Он говорит: «А вот вы мне покажите своего Бога на
ладони души, и я поверю». А когда он протянул свою
руку, я увидел, что у него обручальное кольцо. Я говорю:

— Женаты?

— Да.

— Дети есть?

— Да.

— И вы их любите?

— Да.

Я говорю:

— Врёте!

Он:

— То есть как вру? Я же знаю, что их люблю!

— А докажите!

— Я могу доказать: я на них работаю, я цветы покупаю
жене, подарки покупаю детям.

Я говорю: «Это не объяснение. Может быть, вы боитесь
своей жены или боитесь общественного давления. Нет, вы
покажите мне свою любовь на ладони, потом будем
разговаривать».

И я думаю, что если бы мы говорили о Боге, но не в таких
примитивных словах, как я говорю, если бы говорили о Нем
не как о Творце и т. д., а о Красоте, то всякий понял бы,
по крайней мере, о чем мы говорим, и через это мы могли бы
подойти. Истина, красота, любовь, добро — не в
каком-то метафизическом смысле, а в том смысле, в котором
любой человек это может понять — да, это почва, на
которой мы можем встретиться.

О поиске старцев

и о том, что отвечать спрашивающим совета

Теперь, где искать старцев?

Беда в том, что старцев нельзя искать, потому что мы можем
обойти весь мир и не найти; но, мне кажется, что опыт
показывает, что иногда Бог нам посылает нужного человека в
нужную минуту хоть на короткий срок. Он тогда вдруг
делается для нас тем, чем старцы были в продолжительном
отношении.

Знаете, я часто думаю, что как бы мой Божественный
покровитель — это валаамова ослица, которая
заговорила и сказала пророку то, чего он сам видеть не
мог. В том смысле, что так часто я вижу, что ко мне
приходит человек, я не знаю, что ему ответить, и вдруг я
нечаянно скажу что-нибудь, что оказывается правильно. И я
думаю, что в такой момент Бог тебе дает слово; но
рассчитывать на то, что твой опыт, твоя начитанность тебе
даст возможность это всегда делать, не приходится. И
поэтому приходится очень часто благоговейно молчать и
сказать человеку: «Знаешь, я сейчас не могу тебе
ответить».

И у нас замечательный пример жизни Амвросия^[6]. Два раза к нему
приходили люди, прося совета, два раза он заставлял их
два-три дня ждать. И я помню один случай, когда купец к
нему пришел, говорит: «Мне надо возвращаться, у
меня лавка закрыта, а ты мне ответа не даешь». И
Амвросий ему ответил: «Не могу тебе ничего
сказать! Я спрашивал ответа у Божьей Матери, Она
молчит».

И я думаю, что если бы мы говорили такую фразу — ну,
не такую, а подобную: «Я мог бы тебе от ума, от
книг, от рассказов тебе что-то сказать, но это было бы
нереально. Но я не могу тебе ничего сказать. Молись, я
буду молиться, если что-нибудь мне Бог на душу положит, я
тебе напишу, я тебе скажу». Человек относился бы к
слову, которое ты скажешь, когда говоришь его, совсем
иначе, чем когда на все случаи у тебя прописные истины,
потому что прописные истины, — может быть, не в
вашей обстановке, а на Западе, где книг хоть отбавляй,
— все знают твои прописные истины. Единственный
вопрос в том, что он не знает, которая вот к нему
относится прямо сейчас.

Но спасибо вам за добрые слова и за терпение.