Митрополит Сурожский Антоний
О ВОПЛОЩЕНИИ ХРИСТОВОМ[1]
I
Рождество приходит к нам почти незаметно. К Пасхе нас готовит Великий пост, в нем мы слышим призыв к строгому посту, к углубленной молитве, к примирению со своей совестью, с Богом, с нашими ближними, призыв ожить, проснуться. И мы не замечаем этого, когда приближается время Рождества Христова, несмотря на то, что церковный устав предусматривает такой же длительный, такой же строгий пост. Но он не вошел в наши обычаи; и Рождество, самый праздник и самое событие, входит в нашу жизнь так же еле заметно и мало величественно, так же внезапно, как оно случилось на земле для тех людей, которые были современниками Христа. Чтения[2] , которые предшествуют Рождеству по воскресным дням, нас к нему не готовят специально, особенно. И вдруг перед нами навечерие, канун, и вдруг раскрывается Рождество.
Не так ли было тогда? Весь мир был в глубоком смятении во всех отношениях. Политическая власть Рима распространилась на весь тогда известный мир; а вместе с тем, в центре этого мира, в самом Риме, в лице самих императоров, в лице всей его могущественной структуры эта власть колебалась и была готова рухнуть, потому что вдохновение, которое создавало древний Рим, вымерло, вера в древних богов не только потускнела, но так заколебалась, что ничего почти от нее не осталось.
А в еврейском мире была трагедия: вся земля, которая когда-то была как бы богопосвященным уделом, оказалась порабощена, под властью язычников римлян. И разделение было среди евреев, и ожидание было, и было чувство, что чего-то не хватает… Не похоже ли это на наш мир, где древние устои заколебались, где вера и среди христиан, и вне христианского мира, ставится под вопрос, где все человеческие отношения колеблются?..
И никто не ожидал, что именно в это время смущения, смуты, беспорядка, когда мир не был устремлен ввысь, когда мир не был устремлен вглубь, когда все казалось поверхностно и разбито — в этот момент Господь вступит в мир. То, как мы ожидаем Рождество Христово, очень напоминает именно эту внезапность, эту неожиданность прихода Божия, когда меньше всего можно было этого ожидать. Это было время, правда, большой внутренней тоски человечества; но тоски неопределенной, как и теперь. И вот Господь вошел в мир, в одно мгновение вошла любовь Божия и вошел смысл, Слово — то Божие Слово, Которое есть самый смысл мироздания. И опять: кто это заметил? Христос пришел на землю, Бог воплотился, так же как семя падает на почву, на землю, уходит вглубь; малое семя, никем незамеченное, кроме немногих. И проходит долгое время, пока это семя прозябнет, пока это семя начнет давать плод.
Как это дивно и трагично… Так это было тогда, но так оно есть и теперь. Я говорю “теперь” не только о тех, которые не знают о Рождестве. Недавно вполне культурный, нормальный человек мне сказал: “Причем здесь Христос в эти рождественские дни?” — “What has Christ to do with Christmas?” В этом праздновании ничего не осталось от Рождества Христова — только языческий праздник. И это не единичный случай. Но, может быть, более грустно то, что мы, верующие христиане, вступаем в праздник Рождества в одно мгновение, когда начинается служба, и так же из него выступаем, когда служба кончена, не отдавая себе достаточно отчет в том, что же случилось. И мне хочется на этом остановиться.
Каждый из нас вступает в мир из полного небытия; как говорит Евангелие от Иоанна, по человеческой воле, а порой по человеческой похоти (Ин 1:13). Мы рождаемся неспрошено, часто мы рождаемся, можно сказать, случайно, нежеланно или как плод общего желания, чтобы были дети в семье. Как грустно такое начало! Рождение человека должно быть делом такого глубокого благоговения, такой духовной подготовки родителей, семьи к тому, чтобы в мир родился человек, чтобы новый образ Божий воссиял в потускневшем мире, чтобы новая икона раскрылась… И вот мы рождаемся в этот мир из небытия с призванием быть Божиим образом, отблеском Божественной славы, Его сиянием, чтобы через нас Божественное вступило в мир, чтобы через нас Божественное этот мир преобразило, сделало новым; из царства тьмы сделало бы царством света, из человеческого града, который так часто похож на Вавилон, на Содом и Гоморру, на брошенные поселки Самарии, на языческие поселки, сделало бы каждый город, каждый поселок, каждую семью, каждое человеческое общество — градом Божиим. Такое странное несоответствие между как бы случайным рождением человека и неописуемым величием его призвания!
И мы рождаемся в жизнь. С первого мгновения нашего существования мы не только существуем, — мы живем. Потому что каковы бы ни были обстоятельства нашего зачатия, нашего рождения, мы рождаемся как икона, как образ, и Бог дает нам жизнь и благодать. А жизнь — всегда Божия жизнь, это дыхание Божие в нас. И мы призваны расти и расти… И вот вопрос, который становится перед каждым из нас: что мы сделали с этой жизнью, которая нам была дана от Бога? Каковы бы ни были обстоятельства нашего вступления в жизнь, в мир, но, вступив, мы зажглись, как свеча, мы явились, как икона, которая должна постепенно проявиться все богаче, ярче и быть славой, сиянием и присутствием Божиим.
Но не так рождается Сын Божий. Мы из небытия рождаемся во временную, преходящую жизнь, в которой постепенно мы вырастаем в вечную жизнь. Христос не так рождается; Сын Божий, Который является светом мира, Который является жизнью самой, вступает в мир, чтобы подвергнуться всем ограничениям тварности. Он вступает в изуродованный мир, куда человеческий грех внес злобу, жадность, страдание, страх, ненависть и, в конечном итоге, смерть. Смерть говорит нам о том, что этот мир — не полностью, но в значительной мере — порабощен Сатане (Евр. 2, 14), противнику Божию. Священное Писание нам говорит, что дьявол — первый убийца, еще до Каина, он — тот, который внес смерть как самое предельное приближение к небытию (Ин. 8,44). И поскольку смерть властвует, царствует на земле, наша земля, преданная человеческим грехом во власть сатаны, стонет под этой властью. И Христос в этот мир, который под властью врага, вступает как младенец, вступает со всей беззащитностью новорожденного младенца, со всей уязвимостью, со всем бессилием; и как всякий младенец или просто говоря — как самая любовь, человеческая и Божественная, вступая в этот мир, Он отдается полностью во власть тех, кто Его окружает: под защиту их любви или под удары их ненависти, или во власть их холодного безразличия.
Христос рождается с тем, чтобы умереть, потому что Он любовью захотел стать одним из нас. Святой Максим Исповедник говорит, что с самого мгновения зачатия — потому что человеческая природа во Христе нераздельно, неразлучно соединилась с Божеством Его — Он был бессмертен, Он был за пределом власти сатаны; и что Он, по любви к нам, чтобы все с нами разделить без остатка, кроме нашей греховности, нашей обезбоженности, берет на Себя все последствия греха: и холод, и голод, и обездоленность, и оставленность, и ненависть людей, их непонимание; и дальше — отречение Петра, предательство Иуды, холодное безразличие распинателей, телесную муку и, в конечном итоге, самое страшное, единственное страшное, что только может быть: потерю чувства Бога, потерю того, что Он с Ним един: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27, 46).
Это крик всего человечества в Нем; потому что мы все переживаем то, что мы называем богооставленностью, — будто Бог нас оставил, тогда как на самом деле мы должны были бы говорить о том, что мы оставили Бога, что мы Его забыли, что мы от Него отвернулись, что мы вывели Его из предела собственной жизни. Но это — наша греховность, во Христе этой греховности нет; и поэтому не Он теряет Бога, вернее, не Он отворачивается от Бога, а Он принимает на Себя нашу богооставленность и умирает от нее. Христос вступает в жизнь для того, чтобы вынести все, что человек вызвал своим грехом, все с нами разделить, и Своим Воскресением, победой любви и жизни над смертью раскрыть пред нами врата вечной жизни. Это не какие-то врата, о которых мы можем картинно думать; Христос о Себе сказал: Я — дверь (Ин. 10, 9). Он является этими вратами вечной жизни, потому что Он, Вечная Жизнь, вступил в предел смерти, обезбоженности, зла, и теперь, с Его воплощением, Бог и человек неразлучны в Нем, и через Него (и, хоть отчасти, и через нас) Бог присутствует и в истории человечества, и во всем созданном Им мире. Когда все человечество станет на Страшный суд, когда каждый из нас будет вызван по имени, один из нас будет Иисус Христос, Сын Божий, Сын Человеческий. Воплощением Христа историямира теперь неразлучна с тайной Божией. Тем, что Слово стало плотью, тем, что Сын Божий стал Сыном Человеческим, Бог стал как бы неотрывной частью человечества.
Но это не все. Слово стало плотью (Ин. 1, 14); мы верим, что не только с душой человека, с его сознанием, с живыми чувствами, с его волей соединилось Божество в воплощении, но что это Божество пронизало и самую плоть, которую Христос воспринял от Девы Богородицы. И об этом мы прикровенно говорим, когда верим и исповедуем, что тело Христово, лежащее во гробе, не подверглось тлению, — потому что смерть Христова была разрывом между человеческой Его душой и человеческим телом, но не была отделением ни души, ни тела от Божества. Это тело было пронизано Его Божеством, также как Егодуша человеческая, нисходя в ад, сияла славой этого Божества и исполнила ад вечным светом, разогнав навсегда страшную тьму отсутствия Божия. Тело Христово во гробе, в этом смысле, может быть уподоблено святому Телу Христову, Которому мы причащаемся, этому хлебу, в котором все пронизано Божеством Христовым. Весь мир в этом теле Христовом может себя узнать во славе, потому что Христово тело, как всякое наше тело, было частью созданного материального мира, и весь этот мир, видя, созерцая Христа, может себя видеть во славе, таким, каким мир призван быть, когда по слову апостола Павла, Бог будет все во всем (1 Кор. 15, 28), когда все созданное будет пронизано Божеством, когда ничего не останется не обоженным.
Вот о чем говорит нам Рождество Христово. Это, действительно, новое начало творения, грандиозное, величественное. Древний рай тускнеет перед тем, что случилось теперь. Тогда Бог и тварь в союзе дружбы, любви были едины; а теперь Бог стал как бы частью сотворенного Им мира. Неужелинам не готовиться к этому? Не как к событию, которое будет происходить в Рождественскую ночь, и не как к событию, которое относится ко Христу одному, но как к событию, которое относится непосредственно к каждому из нас. В свое время Божия Матерь знала непоколебимой верой и уверенностью, что это так; мудрецы Востока прочли эту тайну в созвездиях и не усомнились, и пришли; чистые сердцем и простые пастухи услышали весть и тоже не усомнились, тоже пришли поклониться рожденному Христу. У нас не хватает мудрости мудрецов и чистоты сердечной пастухов, не хватает нам той готовности всецело поверить Богу и служить Его воплощению, которую мы видим в Иосифе, а о том, чтобы уподобиться Божией Матери и речи нет…
И вот перед каждым из нас стоит вопрос: Живой Бог по жалости к нам, по любви к нам, захотел с нами разделить всю нашу обездоленность и трагичность нашей судьбы, и тусклость земной жизни, и уродство ее во всех отношениях; доходит ли это до нашего ума и сердца? Как мы на это отзываемся? Неужели только в течение нескольких недолгих часов мы будем радоваться о том, что случилось, благодарить Бога, воспевать чудо, не отдавая себе отчета в том, что же это значит, что это говорит о каждом из нас, и о нас всех, и о Боге? Бог великий, Бог неприступный в Своей славе делается уязвимым, беззащитным ребенком и говорит нам: Я отдаюсь вам — делайте со мной, что сами захотите… И вопрос перед каждым из нас: а что же я делаю с Ним, с этой любовью Божией, которая мне дана, с этим Младенцем, Который рождается ради того только, чтобы быть измученным на кресте и умереть ради меня, лично, а не только ради человечества в целом?
И что же это говорит каждому из нас? Бог стал человеком; это значит, что человек так бездонно глубок, в нем такой простор, что он может быть не только местом Боговселения, как бы храмом, но он может так соединиться с Богом, что все в нем становится Божественным. В воплощении все во Христе было пронизано огнем Божества; и Максим Исповедник мог сказать, что соединение Божества и человечества в Нем подобно соединению огня с мечем, который вложен в пламя и так пронизан огнем, что можно резать огнем и жечь железом… Вот на что человек способен; на что способны наша плоть, наш ум, наши живые чувства, все наше существо; и не только способны, но это является прямым призванием нашим и говорит о том, что быть подлинно человеком, пребывать в полноте человечности значит соединиться с Богом, подобно тому, как человек и Бог соединены между собою во Христе. И, конечно,такое соединение влечет за собой внутреннюю борьбу нашей колеблющейся воли, которая сомневается, слушаться ли Живого Бога, раскрывающего перед нами наше подлинное призвание, или поверить сатане, говорящему: не надо! живи земной жизнью, живи слегка, вечность вся впереди, а теперь насладись временем…
Когда мы говорим о воплощении, мы говорим о том, что в Едином Лице Спасителя Христа Божество и человечество встретились, и та драма, которая происходит между нами и Богом, как бы имела место внутри человечества Христова. Да, во Христе полная, совершенная гармония была установлена между Божеством и человечеством. В нас, путем крещения, причащения, благодати, молитвы, борьбы, тоски внутренней, эта борьба происходит; но от нас зависит, чтобы победило в нас подлинно человеческое, а не обезображенное человечество, и, значит, победило Божественное.
Сейчас перед нами стоит этот вопрос, и мы должны его ставить: есть ли это во мне? Понимаю ли я величие своего призвания? Отрекаюсь ли от своего первородства ради земли? Верую ли я в то, что говорит о человеке и о Боге воплощение Христово? И как я отношусь к этому? Как это отражается в моей жизни, внутренней и внешней?
Вот с этими вопросами я теперь хочу оставить вас подумать о Христе, подумать о себе: перед лицом такой любви остаюсь ли я холоден, безразличен? Как могу я так спокойно жить землей, забывая небо, когда Бог пришел на землю, чтобы эта земля и небо соединились, и мы стали бы уже на земле как бы небожителями, посланниками снеба, чтобы град человеческий стал градом Божиим?..
II
В этой беседе я хочу сказать нечто о Божией Матери, не только потому, что Она — Матерь Божия и из Нее родился Сын Божий, ставший Сыном Человеческим, но с другой точки зрения. Божия Матерь — это ответ не только всей земли, а всей вселенной на Божию любовь, на Божий призыв единения неба и земли. Она является образом всего творения в его способности отозваться и ответить на Божественную любовь всей верой, всем сердцем, всей жизнью,— всем без остатка. И в этом смысле Божия Матерь не является, как бы странно это ни звучало, только Матерью Божией, Она является нашим ответом. В Ее лице все сотворенное ответило Богу любовью, послушанием и верой. И поэтому с каким благоговением и с какой благодарностью должны мы относиться к Ней, и сколь многому можем мы научиться от Нее. Ее святость превышает всякую святость, Ее образ сияет таким невечерним, Божественным незаходным светом, который нам недоступен; Она действительно, как в акафисте говорится, Звезда, являющая Солнце (Икос 1). Но, с другой стороны, то, что составляет Ее святость, может и должно быть в малой мере, зачаточно также и нашим отношением к Богу и к себе самим.
Когда Пречистая Дева, уже ожидающая рождения Спасителя, пришла к Елизавете, та Ей сказала: Блаженна Уверовавшая, потому что совершится сказанное Ей от Господа (Лк. 1,45). Елизавета одним словом Ее определила: Она — Та, Которая сумела поверить неограниченно, в совершенном послушании, в совершенной отдаче Себя Богу, сделавшему Ей непостижимое обещание о рождении от Нее Спасителя мира. Подумаем о том, что совершилось в этот день, когда Божия Матерь молилась или просто была Собой перед лицом Божиим, чем бы Она ни была занята, и ангел Божий стал перед Ней, вестник от Самого Бога, и Ей возвестил, что от Нее родится Спаситель, Сын Всевышнего… Один западный писатель говорит, что когда созрела полнота времен, Дева израильская смогла произнести имя Божие всем сердцем, всем умом, всем Своим существом, и Слово стало плотью, Имя воплотилось. Это замечательный образ; это говорит о том, Какова была Та, к Которой обратился ангел с этим дивным, но и страшным приветствием: Благословенна Ты в женах!..
Мы празднуем Введение Божией Матери во храм; это праздник, о котором не упоминается в Евангелии, и это событие, как историческое событие, может быть, никогда и не имело места; потому что на языке Церкви храм — это Дом Божий, это удел Божий, а Святое Святых, куда Божия Матерь была введена первосвященником, это тот удел, куда только святость могла вступить. И этот праздник нам говорит, что с ранних лет Божия Матерь была введена родителями в Божий удел, и что Она не остановилась там, где все в молитве, в трепете поклонялись Богу, а ушла в те молитвенные глубины, где Бог и человек встречаются лицом к лицу в безмолвном созерцании и безмолвной приобщенности. И в этих-то глубинах Божия Матерь жила жизнью, которая, вероятно, внешне ничем не отделяла Ее от других, потому что на этих глубинах Она могла пребывать, тогда как жизнь текла нормально, обычно; Она могла быть незаметной среди сверстниц и одновременно предстоять перед Богом в таком безмолвном созерцании, в такой тишине, которая называется святое святых.
И вот там встретил Ее ангел, там он Ей возвестил рождение Спасителя. И потому Спаситель мог родиться от Нее, что Она была там. Она не оказалась только орудием воплощения; как говорил святой Григорий Палама[3]в 14-м веке, воплощение было бы таким же невозможным без соучастия и согласия Божией Матери, как оно было бы невозможным без положительной воли Небесного Отца. В Ней восстановлена гармония между тварью и Творцом, созвучие; в этих глубинах, которые обозначены словом святое святых, Божия Матерь открылась Богу до конца, и чудо Воплощения могло совершиться.
И это нам первый урок. Если мы хотим стать местом Боговселения, если мы хотим стать храмом, хотя бы пещерой, хотя бы яслями, мы должны уйти вглубь, вглубь собственной души, вглубь собственной жизни, в те неколеблющиеся глубины, где мы можем предстоять Богу неразделенным умом, недвоящимся сердцем,неколеблющейся волей и желанием, уйти в ту глубочайшую тишину, где мы может произнести имя Божие всем нашим существом, сказать слово, от которого все силы нашего человеческого естества могут дрогнуть и обновиться; как Нафанаил, как Фома сказали: Господь мой и Бог мой!
Это первое; но это первое требует от нас подвига, потому что мы живем на поверхности своей жизни, мы не уходим в глубины, мы не даем себе ни времени, ни возможности так уйти в себя, чтобы забылось все вокруг, чтобы нам погрузиться туда, где встреча с Богом возможна, где уже нет ни колебания, ни дрожи мысли, чувств и воли. И это задача, которая перед каждым из нас стоит. Потому что каждый из нас мечтает об этой встрече; и действительно, эта встреча совершается, как совершалась встреча соХристом на земле для сотен людей, которые Его воспринимали с большей или меньшей глубиной. Но мы призваны к большему; после Распятия, после схождения Христова во ад, после Воскресения и Вознесения нам оставлено еще большее наследие, чем то чудо встречи соСпасителем на земле, которое было дано и Его апостолам, и ученикам, и встречным…
Но если мы думаем о Божией Матери, есть еще другие вещи, которые очень важны. Мы почитаем Ее как Деву, мы изумляемся Ее смирению и забываем порой, что значило для Нее принять благовестие о рождестве. Девство — это не только душевно-телесное состояние, девство — это состояние и духа, и души, и тела; оно нам как бы зародышно дано при рождении и сохраняется в течение скольких-то лет; но вместе с этим, оно — задание; девство —это нечто, до чего надо дорасти; это не только данность, это одна из форм святости. Оно заключается в том, чтобы освободиться от всего, что внедряется в нас извне, что покоряет, порабощает нас; это предельная свобода человека, который всецело, неограниченно может предстоять перед Богом, который открыт Богу и которому ничто, ни душевное, ни телесное, ни даже духовное, не может помешать быть перед Богом и открыться Богу неограниченно. Это предельная чистота мысли, и сердца, и плоти, но чистота, которая не является только первичной данностью, а является очищенностью и освященностью.
И в этом отношении девство рука об руку идет со смирением. Мы привыкли думать о смирении как о состоянии человека, который перестал видеть в себе что бы то ни было, что могло бы вызвать в нем тщеславие, гордость, самодовольство. Но смирение — еще нечто большее: это примиренность до конца, это мир со всем. Это состояние отданности до конца, за пределом страха, за пределом самозащиты; это предельная уязвимость и беззащитность. И вместе с тем, это такая открытость Богу, которая дает Ему возможность воздействовать на нас, что бы Он ни захотел с нами сделать, чем бы Он ни хотел, чтобы мы стали. Это готовность, именно по этой примиренности, принять любое унижение или любую славу с одинаковой открытостью, без содрогания и без наслаждения. Девство и смирение в их совершенной красоте мы видим в Божией Матери. И Она зовет нас к тому и другому: Не бойся! Только верь! Отдайся Богу! Освободись от всего, что тебя связывает. Не бойся, что ты потеряешь землю, потому что откроешься небу, не бойся потому именно, что Бог стал человеком и низвел небо на землю, и возвел землю на небеса. В Его лице, через Вознесение, не только человечество, но все сотворенное вошло воскресшим Его телом в самую тайну Предвечной и Святой Троицы. Иоанн Златоуст говорит: если ты хочешь узнать величие человека — возведи глаза на небо, и ты увидишь сидящего на престоле, одесную Бога и Отца, Сына Человеческого…
Но в этом смирении, в этой девственности, в этой совершенной открытости и отданности Божией Матери есть еще нечто, о чем мы не думаем. Это как бы испытание подлинности Ее веры, то есть безраздельного доверия Ее к Богу. В те времена, если девушка рождала ребенка, ее побивали камнями. И вот Она услышала это благовестие, то, что мы называем благовестием, то есть благую, дивную весть о том, что из Нее родится Сын Божий. Но Она не была замужем, Она была только невестой, Она не знала мужа; сказать на это Аминь! Се Раба Господня, да будет Мне по воле Твоей (Лк. 1,38) было равносильно тому, чтобы сказать: Я знаю, что по закону Меня за рождение этого Сына должны побить камнями; но Божии пути непостижимы, и да будет Его воля… В этом смысле Она оказалась подлинно дочерью отца всех верующих — Авраама. Аврааму было обещано Богом, что от него родится сын, который будет начатком великого народа, такого же многочисленного, как звезды на небесах, как песок морской. И родился Исаак, и рос, и был не только надеждой отца, но живым свидетельством о том, что Божие обещание исполнилось. И вот Бог отцу повелевает этого ребенка взять и принести в кровавую жертву, заклать. И Авраам поверил Богу, то есть доверился Богу, как бы противоречащему Себе Самому. Он предоставил Богу знать, что должно случиться. Он только в полном доверии к Нему послушался Его слова. И Господь действительно, испытав его веру до конца, спас ребенка от смерти.
Так же и Божия Матерь — не спрашивает, что же будет, а только отвечает: Се, Раба Господня, да будет Мне по воле Твоей… Этим Она перед нами ставит третий вопрос — после вопросов о нашем духовном девстве и о нашем смирении — вопрос о том, где кончается наше доверие к Богу. Доверяем ли мы Богу лишь постольку, поскольку понимаем Его пути? Доверяем ли мы Богу, только пока это наше доверие не столкнетсяс нашим недоверием? Или способны мы, как Она, сказать — в нашу меру, конечно: Се, раба Господня. Я Твоя, Господи, я Твой, я Тебе верю, я Тебе доверяю до конца, пусть будет Твоя воля, потому что она благая. А как эта воля осуществится, чем она скажется — не мое дело, Твое, Господи…
И дальше, есть еще одно место, на которое я хочу обратить свое и ваше внимание; об этом я говорил не раз, но хочу вернуться к нему именно в том ракурсе, в котором мы говорим сейчас. Это рассказ о Кане Галилейской, этот странный разговор между Спасителем и Божией Матерью (Ин.2,1-10). Бедная деревенская свадьба; сердца еще так голодны по радости, а свадьба кончается: вино выпито, свечи догорают, пора расставаться, а сердца так полны желания пребыть еще в этом чуде любви и радости, в этом чуде, предвозвещающем Царство Божие, каким оно будет. (В одной древней рукописи Евангелия есть такое место. Спрашивают Христа: когда придет Царство Божие? И Он отвечает: Царство Божие уже пришло, где двое — уже не двое, а одно…) Не хочетсярасставаться, не хочется выйти из этого малого круга, который уже — Царство любви. И вот Божия Матерь обращается к Спасителю и говорит: у них больше вина нет!.. И Спаситель ставит Ей вопрос: что общего между Тобой и Мной? почему Ты Мне ставишь этот вопрос — Ты, а не председатель праздника? потому ли, что Ты — Моя Матерь по плоти и чувствуешь, что у Тебя какие-то особые права?.. И прибавляет: время Мое еще не пришло… Если все сводится к тому, что Ты — Моя Мать по плоти, и наша человеческая близость такова, что Ты можешь Мне сказать то, чего другие не смеют сказать, — это еще земля, небо не раскрылось… Божия Матерь слышит Его вопрос — не только сказанные слова, а вопрос, который ими поставлен. И Она отзывается на него не речью, а поступком. Она обращается к слугам и говорит им: Что бы Он вам ни сказал — сотворите… И этим Она показывает Свою нераздельную, спокойную веру в то, что Ее Сын есть Божий Сын. Ее верой небо сходит на землю. И этот праздник земной любви делается местом, куда изливается Божественная любовь. Христос сотворяет первое Свое чудо: Его время пришло, не потому что нужда была, не потому что был голод по радости, а потому что Божия Матерь Своей верой приобщила всех, кто там был, к вере во Христа.
И вот об этом мы должны задуматься. Каково наше положение по отношению к Спасителю? Мы — православные христиане; не бывает ли часто, что мы ведем себя так, будто в силу этого мы имеем какие-то естественные права и больше чем кто-либо имеем право обратиться ко Христу, ожидать от Него ответ, какой-то отзыв на нашу молитву? Не бывает ли, что мы обращаемся ко Христу, именно как будто мы по плоти Ему родные и поэтому имеем право, а Он — обязательство? Отдаем ли мы себе отчет в том, что мы связаны со Христом именно чудом нашей веры? Чудом того, что, хотя мы бесконечно Ему близки, потому что Он нам бесконечно близок, Он остается для нас нашим Богом, Спасителем, Господом — то есть Хозяином…
И другой вопрос, который ставится: находим ли мы в себе ту отзывчивость, то сострадание, ту способность глубоко радоваться с радующимися и скорбеть со скорбящими, которую мы видим в этом рассказе о Божией Матери? Для Нее ничего нет слишком мелкого: чудо Каны Галилейской или чудо спасения для любви в каком-то смысле одинаковы. Ее способность жалеть и радоваться: жалеть тех, кто в скорби, радоваться вместе с теми, кто радостен, как говорится в одном церковном песнопении, независтно, — то есть без зависти, с чистой радостью о том, что такое бывает.
И перед нами этот вопрос стоит: нам столько дано знать, нам дан такой опыт о Божией Матери и о Спасителе; когда-либо в жизни мы кого-нибудь приобщили к этому? Божия Матерь обратилась к слугам: что бы Он ни сказал, совершите… Случалось ли нам когда-нибудь, когда вокруг нас люди были в нужде, или тосковали по радости, или изнывали под горем, сказать кому бы то ни было: обратись к Единственному, Который может разрешить твою скорбь или исполнить, то есть довести до полноты, твою радость… И на вопрос: как это сделать? — ответить: что бы Он тебе ни сказал — сделай;сделай с трепетом в сердце, но бесстрашно, как Она поступила, приняв благовестие, то страшное благовестие, о котором я говорил.
И еще есть у Божией Матери одно, о чем я хочу упомянуть. Она не только Себя отдала (и это гораздо больше, чем кто-либо из нас умеет сделать), но Она и Сына Своего отдала. В день сретения совершилось начало крестного пути Христова, конкретного; Он был принесен в жертву в этот день. Потому что тот древний иудейский обряд, который мы вспоминаем в праздник Сретения, установлен был в воспоминание бегства из Египта, когда Господь сказал Моисею, что Он погубил первенцев египетских для спасения Израиля, и как бы в выкуп за эти смерти всякий первенец мужского пола должен быть принесен Ему в храм, и что Он над ним будет иметь право жизни и смерти. Из поколения в поколение эти первенцы мужского пола приносились. И каждая мать и отец знали, что это значит, что голос Божий может раздаться: этого Я беру к Себе путем заколения… И один только раз Господь принял эту жертву, хотя не совершил ее сразу: когда Сын Его Единородный был принесен Девой-Матерью в храм, Он был принят как кровавая жертва, и через тридцать с лишним лет эта жертва была принесена на Голгофе. И как Божия Матерь принесла Его в храм, так Она предстояла и у креста; Она не билась, Она не просила о пощаде, Она не молила о чуде. Она знала, что на кресте совершается то, что Она совершила, когда принесла этого ребенка в храм, первенца мужского пола. Она отдает Своего Сына на смерть. Она отдает самое дорогое, единственное дорогое, что у Нее есть.
И когда мы обращаемся к Божией Матери с мольбой: Спаси нас! — мне кажется, что мы говорим Ей: Владычице! Я ответственен из-за своей греховности и за воплощение, и за распятие Сына Твоего. Если Ты заступишься, никакая сила на земле или на небесах меня не может повергнуть в погибель. Если Ты простишь — никто не осудит… Мы так привыкли к этим словам, что говорим их легко; но говоря это, мы должны себе отдавать отчет, о чем мы говорим: спаси нас от ответственности за убийство, совершенное грехом на Голгофе; спаси нас от осуждения, которое иначе должно лечь на нас. Потому что если бы был единый грешник на земле — я, то Бог пришел бы так же, и так же воплотился бы, и так же страдал и умер бы на кресте. Он не умирает за множество. Он умирает за каждого. Он страдает за каждого, Он отдает Себя каждому. В житии одного святого говорится, как один священник, возмущенный греховностью, которую он видел вокруг себя, стал молить Бога, чтобы наконец пришло возмездие. И Христос ему явился и сказал: не молись так, не молись о возмездии! Если была бы нужда спасти хоть одного человека, Я готов снова пережить все страсти, и распятие, и смерть… И в этом Божия Матерь участвует полностью, всецело Своим молчанием. Ни слова Она не говорит в надежде спасти Своего Сына от страшных мук и от смерти; ни слова. Она Его отдает за каждого из нас. И моля Ее о заступничестве, мы должны помнить, какой ценой Она заступается за нас; и с каким трепетом, с какой благодарностью мы должны относиться к Ней в этом Ее непостижимом подвиге любви.
[1] Беседы во время рождественского говения. Лондон, 1984 г.
[2] Имеются в виду воскресные литургические чтения Священного Писания во время Рождественского поста.
[3] Святой Григорий Палама (1296-1359) — поздневизантийский богослов, мистик, выразитель ученияисихастов.