Анна Приткова.

Рассказ.

 

Мы тихо сходили с ума от безделья.

Мы – это Танька с Петькой, Жорик, Ленечка, Настя и я. Жорик – художник от Бога, но подался в торгаши. Ему причудилось стать миллионером и жениться на Анастасии Павловне. Все об этом знали, кроме Ленечки, и относились к тому с юмором, в том числе и Жорик. Но он, все равно, приходил, дарил ей розы и писал ее портреты. Портреты удивительные – светлые, добрые, как улыбка ребенка. Когда работа не клеилась, он брал гитару и развлекал нас песнями. Пел он хуже, чем рисовал, но нам нравилось. В принципе, он мог бы поступить и в консерваторию по классу вокала, если бы туда пошла Настя, но Насте отец запретил «соблазнять мужиков» и отправил в университет, поэтому Жорик тоже подался в журналисты. Травить он, конечно, мог, но на большее его не хватало. Поэтому на выпускном в МГУ наш художник чувствовал себя самым счастливым человеком, ибо отныне и навсегда прощался с пером и постылым местом.

Ленечку он не любил, и считал занудой, но терпел, хотя в душе мечтал отправить его куда подальше. Но близко им встречаться не довелось, а лекции не в счет, там, естественно, царил Ленечка.

Вот и теперь он подошел к окну и распахнул его.

Шел мелкий тихий дождь.  

-Середина августа, — подумал он, и поправил на носу очки, — а я не видел еще лета, не слышал пения птиц, и даже ни разу не сидел на зеленой траве. Интернет сражения полностью поглотили меня. Дело дошло до площадной ругани, и не было сил ни остановиться, ни подумать, что я делаю, и для чего.

Анастасия играючи ликвидировала мой Вавилон, где я собирался блистать познаниями и духовными перлами, разогнала всю нашу компанию, чего не могли сделать ни коллеги по работе, ни друзья, ни пресса.

Десять слов — и я на свободе.

Несколько слов — и мои собственные мысли уже не держат меня в плену.

Я счастлив.

Как это она сказала тогда?

«Вы напоминаете мне щенка, — и улыбнулась, — за которым гонится стая псов.

Он молод и дерзок, и легко отбивается от настигающих зубов, но впереди пропасть.

Ему надо повернуться, подпрыгнуть вверх и броситься назад, тогда он уйдет. Иначе конец».

-Щенок. Ничего себе сравнения, — усмехнулся он.- Профессор, и вдруг — щенок. 

Никогда в жизни его не били больнее, чем эта девчонка, и никогда он не был так счастлив, как с ней.

-Почему я ее слушаю, и почему я ее слушаюсь?- Леонид Иванович снял очки и оглянулся. Она сидела в кресле, и о чем-то говорила с Татьяной Николаевной — прекрасным специалистом древнерусского языка и будущим светилом нашего университета, и позировала этому Тузику-Пузику-Мурзику. Имечко, называется, умнее не придумаешь — Жорик. Фу!

-Танька, а ты могла бы соблазнить батюшку? – спросил неожиданно Жорик.

-А почему бы и нет, Петьку же соблазнила, — ответила Татьяна Николаевна и посмотрела, улыбаясь, на мужа.

-Ну, положим, это я тебя соблазнил, ответил Петр Сергеевич, — причем, в длительной и безнадежной осаде, а ты не проявляла ко мне никакого интереса до самого последнего курса.

-Проявляла-проявляла, иначе бы ты до сих пор не знал, как пахнет подгоревшее молоко, сбежавшее на плиту, и где стираются пеленки.

Петька улыбнулся: да ладно тебе. Будешь теперь секреты выдавать. Соблазнительница.

-Танька, если ты его сейчас соблазнишь, то я вам с Петькой куплю билеты Париж и обратно, плюс две недели оплачу шатания по Лувру и по другим злачным местам.

-Что от меня конкретно требуется? – загорелась Татьяна Николаевна.

-Поезжай к нему и притащи его сюда. – Ответил Жорик, и посмотрел на Настю. Но та и бровью не повела, оставаясь невозмутимой и спокойной.

-Одну минуту, и будет вам экскурс в православие. – Ответила Танька и встала.

-Ребята, кончайте, не трогайте его сегодня. – Вмешалась я, — Он в детский дом собирается с визитом, некогда ему.

-Что за бред, — поддержал меня Ленечка, — попа нам тут еще не хватало.

-Именно попа, — усмехнулся Жорик.

Но Павловна по-прежнему оставалась невозмутимой.

-Что Вы за муж, Петр Сергеевич? Если позволяете жене в своем присутствии, говорить о таких вещах?

-Ничего, — улыбнулся Петька, — она же шутит, что я ее не знаю?

-Вовсе нет, — сказала Танька и направилась к двери. – Я возьму твою машину, Настя.

Через десять минут Танька действительно привезла отца Савву.

Мы замерли.

Переглянулись и начали прощаться.

Первым сбежал Ленечка: у профессора аллергия на черное.

Потом Жорик ушел, сославшись на батьку и на магазин.

А мы смотрели на него, как на инородно что-то, и не знали, что с ним делать.

Так он впервые появился у нас. Немного влажный от дождя и растерянный.

— Вы не могли бы мне помочь отвезти подарки детям, а то моя машина сломалась. – Наконец проговорил он, обращаясь к Насте.

-Охотно, — ответила та, и мы всей толпой пошли под дождь. Но с ними не поехали.

Когда машина скрылась за поворотом, я спросила у Николаевны: «И как ты его соблазнила? Он же в компании ни ногой».

-А, вот, так. – Рассмеялась Николаевна и посмотрела на мужа. Тот стоял, как зачарованный и смотрел на нее.

-Позвонила в дверь.

Он открыл и пригласил войти.

Я вошла, поздоровалась и стою.

Он спрашивает: «Ты чего, Татьяна, пришла?».

А я ему всю правду: Батюшка, соблазнять Вас.

-А-а, — протянул он: — тогда приступай, только быстренько, а то я тороплюсь. – Я чуть на пол не села, когда он повернулся ко мне спиной и начал подстригать усы, стоя у зеркала.

-Вот зверь, ну молодец, ну Савва! – Петька хохотал, как мальчишка. А ты что?

-Я насмотрела стул сзади себя, и спрашиваю у него: разрешите сесть, Батюшка?

-Садись, если тебе так удобнее соблазнять.- Танька расхохоталась и продолжила сквозь смех. Вы не поверите, но я рухнула, как дубок подпиленный. Сижу, смеюсь. А он усы подрезал, повернулся ко мне и спрашивает: по-моему, достаточно соблазнять? Пора делом заниматься. У меня машина сломалась, буду такси вызывать. –

И тут меня осенило: — Батюшка, — говорю, — поехали к нам, Настя Вас отвезет в приют и заберет.

-Она давно приехала?

-Вчера.

-Что ж, поехали, — ответил он и пошел за мной в машину.

*******

Сорняк сидел один в беседке, той, что у ворот, и ждал батюшку. Было тоскливо и одиноко.

В Бога, он, конечно, не верил, но ради попа читал иногда тоненькие книги, которые тот привозил, учил молитвы, и ходил на проповеди. Пару раз даже причастился, и грехи пересказал, записанные на бумажке, но дальше дело не двигалось.

Да и как оно могло сдвинуться с мертвой точки, если батюшку в детском доме любили только дети, а взрослые всегда ругали за глаза во главе с директрисой и тяжко вздыхали, когда тот сообщал о своем приезде. Вместе с батюшкой ругали и Ваську, потому что все считали, что это он притащил попа назло директрисе, и теперь злорадствует ее беде.

Беды в том никакой не было. Ну, подумаешь, лишний раз в бане помоются дети, да генеральную уборку сделают, однако, все почему-то считали это чуть ли не концом света.

 

А вчера и вовсе оборзели.

— Плевать я хотел, и на этот запрет, и на Царя, и на директрису. Свою шоколадку и свои ириски я ей так не подарю, в зубах сама принесет, старая ведьма. Я только погляжу, кому он мою шоколадку отдаст, а потом посмотрим, кто ее есть будет.- Думал Василек и молча вытирал капли дождя дружно падавшие ему на лицо. Царь подошел неслышно:

-Уйди по-хорошему, аа то по мордам надаю, — обронил он со своей двухметровой высоты.

-Я тебя трогаю? – спросил Василек, — нет? так, вот, и иди идилами, пока ходишь, а то ты знаешь, я шутить не люблю. – Василек медленно вытянул финку.

— Понял?

-Ты, что, Васька? – совсем тронулся, в колонию хочешь? Уйди ты отсюда, я сам тебе твою шоколадку принесу, и не одной ириски не съем, только даай мне тыщу заработать. Псих.

-Ну, ладно, я не буду с Саввой встречаться, спрячусь здесь, но гляди… Трудящийся, семь шкур спущу и с тебя и с нее, если моя шоколадка пропадет.

-Другое дело, так бы и сказал, а то сразу: «иди идилами, пока ходишь».

В ворота детского приюта въехала серебристая машина. Василек присел и прошептал:

-Савва приехал, иди, встречай.

Федька обернулся — из машины действительно выглянул поп.

-Федор, а где Василек?

-Он, батюшка, приболемши животом, — не моргнув глазом, солгал Федька и быстро направился к отцу Савве. — Давайте, я Вам помогу.

-Что с ним?

-Не знаю толком, но поговаривают, что аппендикс воспалился, возможно, будут делать операцию.

-Василек в больнице?

-Фик его знает, где он, но с утра собирались везти. – Ответил Федька и поздоровался с Настей:

-Ух, ты, «здрасте»! Вы батюшкина жена или таксист?

-Федор, это Анастасия Павловна, любезно согласилась мне помочь привезти вам подарки, так как моя машина сломалась.- Пробормотал отец Савва и покраснел.

-А.- Федька подмигнул Насте, — батюшка, а у Вас вкус хороший, я б тож такую Анастасию Павловну выбрал для подарка себе.

-Федор, прекрати, а то Анастасия Павловна обидится и уедет вместе с подарками.

-Да, это будет для меня трагедия, и я не успею прочитать ей какой-нибудь стих лирический, — усмехнулся Федька, доставая коробки с конфетами.

-Федор.

-Что Федор? Уж и комплимент сказать нельзя. Вы ж сами сказали, что это не Ваша девушка, а теперь рычите, когда я ей стих захотел прочитать ли-ри-ческий.

-Федор, ну перестань. А? – Отец Савва подошел к Федьке и подал пакет с апельсинами. – Неси в корпус.

-Не могу, сомлел я, — хохотал Федька, стараясь прикрыть своими широкими плечами беседку, из которой время от времени появлялась черная, как смоль, кудрявая голова мальчишки.

-Интересно, что он там делает? – подумала Настя и перевела взгляд на о. Савву – видит ли он это мелькающее создание? Нет, отец Савва не заметил. Он нагрузил на Федора пакеты и отправил впереди себя, а сам повернулся к Насте:

-Вы с нами пойдете?

-Спасибо, нет. Я Вас здесь подожду.

-Пожалуй, я могу задержаться.

-Не торопитесь, я подожду. – Ответила Настя и вылезла из «Мерседеса».

О. Савва кивнул в знак согласия и пошел навстречу бегущей детворе.

Когда он исчез в первом корпусе, Настя захлопнула дверцу машины и быстро направилась к беседке.

-Ну, все, попался, — подумал Василек и встал.

-Ты, что тут делаешь? Все ваши конфеты пошли есть, а ты тут прячешься, опоздаешь.

-Прибираюсь.

-В каком смысле? Умираешь, что ли? – Настя склонила голову набок, окинув взглядом грязные полы беседки. — Пожалуй, ее сто лет не убирали и не чистили, а, может быть, и больше.  

Василек хмыкнул. Эта девчонка ему положительно нравилась. Ну, немного любопытная, однако умная и наблюдательная.

-Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела. Знаете, такую песню народную? – спросил он, и добавил: незабываемый фольклор.

-А ты знаешь, что такое фольклор? – удивилась Настя. Перед ней стоял оборванный худенький растрёпанный мальчишка лет тринадцати с завязанным узлом рубашки на животе. Скорее всего, отпетый двоечник и хулиган. Уж такие вряд ли интересуются устным народным творчеством, петь они могут, что угодно, но, как правило, не интересуются классификацией того, что исполняют.

-Да не с гор же я спустился, — усмехнулся Василек, — в Столице живу.

-А я с гор спустилась, вчера только приехала, — улыбнулась Настя. – По-твоему, я тоже дикая?

-Почему тоже? – удивился он и оглядел себя.- Ах, Вы о моем наряде. Понял. Форма определяет содержание. Не так ли?

-По крайней мере, нам так говорили на лекциях. – Настя смутилась, озадаченная его речью, чистой, литературной и претендующей на образованность.

-Не всегда бытие определяет сознание, — усмехнулся Василек, — чаще наоборот, сознание определяет бытие.

-Да ты еще и философ? Тебе сколько лет?-

Василек хотел приврать, но в последний момент передумал: — двенадцать.

-Я так и подумала. Откуда же ты знаешь философию?

-Влияние батюшки и Петра Ивановича, они уже два года мне пытаются втолковать, что внутренне прекрасный человек должен выглядеть и внешне прекрасным.

-А ты не поддаешься?

-Поддаваться-то я поддаюсь, но они всегда забывают, что прекрасное содержание, как внутреннее так внешнее,  требует прекрасных средств, а я еще не умею их зарабатывать, поэтому хожу, в чем дают, и читаю, что придется.

-Поняла. Извини. Ты – Василек? – «приболемши животом».

-Да. Сорняк негодный.… А Вы Анастасия Павловна?

-Почему ты к батюшке не подошел? Он о тебе всю дорогу говорил, и ждал тебя. Телефон тебе купил, красивый и дорогой. Я сама выбирала.

-Мне нельзя было. Мне запретили. – Ответил быстро Василек и отвернулся. Ему не хотелось показать этой роскошно одетой девчонке еще и свои слезы.

-Ты провинился?

-Не особенно, просто, я отстаивал свое право быть прекрасным внутренне и внешне. – Василек посмотрел на Настю и улыбнулся сквозь слезы. Его начинало знобить, и белые кончики пальцев напомнили Насте о резком сужении сосудов у мальчика.

-Пошли ко мне в машину, а то тут что-то прохладно. — Проговорила она, — минералки попьем.

-Мне нельзя. Увидит кто, донесет старой ведьме, тогда и Федьке – хана и мне хана будет.

-Федька – это тот молодой человек, что отца Савву встречал?

-Он не встречал, а отвлекал его, чтобы меня батюшка не заметил. Впрочем, пошли. Вы не поп, а мне запретили встречаться с попом, поэтому, может быть и пронесет.

Они сели в машину, попили воды, закрыли двери, и Настя завела мотор.

-Ну, приказывай, куда тебя везти, есть хочешь?

-Не знаю. Если только сухариков.

Сухарики Клинские были детской мечтой Василька. За двенадцать лет своей жизни он ни разу их не покупал, и в приюте их не давали. Дети, у которых были родители, знакомые или  старшие братья и сестры, бегали через дорогу и приносили иногда сухариков маленький пакетик на свои карманные деньги, но у Василька не было никого, и карманных денег тоже никогда не было, поэтому в ларек через дорогу он бегал только за компанию.

-Хорошо. Пусть будут сухарики.- Согласилась Настя и плавно тронула машину с места. Они выехали за ворота и быстро вписались в поток машин.

– Ну, рассказывай, что ты натворил, что тебя духовного отца лишили, — усмехнулась Настя и мельком взглянула на счастливую физиономию мальчишки.

-Да ничего я не натворил. Вчера батюшка позвонил директрисе и сказал, что приедет, а та разозлилась. Батюшке она не сказала: на кой ты мне сдался тут, а когда положила телефон в карман, то выдала такую речь по всем правилам хорошего тона, что у Вас непременно случился бы инфаркт. Короче, досталось и мне и батюшке по горлышко. А в конце заявила: «Идите, мойтесь. Одежда номер один. Постельное белье сменить. Туалеты чтоб блестели. И бумагу не забудьте положить».

Мы не сопротивлялись, аврал так аврал. Тем более, что она батюшки боится больше, чем заведующего роно. Тот знает ее нужды, а этот нет.

У нее, конечно, тоже все схвачено, но батюшка с Патриархом знаком и по телеку выступает, еще заявит на всю страну, что дети попу не вытирают, потому что у них нет туалетной бумаги. Вот и тряси потом орденами своими. – Васька прервал речь и посмотрел на свою собеседницу, — она молча улыбалась и думала: «Отец Савва говорил, что мальчишка жесток и неразвит, а он – неплохой рассказчик и душа у него симпатичная. Что-то тут не стыкуется».

– После бани мне костюм номер один не дали. Я банщице говорю: «Брюки с дыркой, а мне завтра батюшку встречать. Он может заметить, что я оборванный хожу и опозорит директрису на всю страну. Вам же хуже будет. А банщица мне цедит сквозь зубы: «Мне плевать на твово попа, какие хочу, такие и дам. А будешь морочить мне голову, вообще без портков отправлю. Ясно?» Я, конечно, завелся. Но ей ничего сказал, а пошел и порезал эти брюки на  множество маленьких. Надел этот маскарад и вышел в свет. Директриса меня как увидела – позеленела, схватила за галстук и поднимает вверх, а сама шипит: «Я же приказала мыться и форму номер один надеть. А ты в чем ходишь, гадёныш?»

-Что дали. То и надел, — смеюсь я. Она меня так за галстук и потянула в баню. Притащила. И спрашивает банщицу: «Вы, Вы где нашли такие ужасные брюки этому ребенку?». А банщица перепугалась, да как заплачет:

-Клянусь Богом, — говорит, — что дала ему штоники новые и чистые, как слеза моя. Это он их уже сносил. — Я не смог сдержаться и расхохотался, уж очень забавно она произнесла слово «штоники». А директриса подумала, что я издеваюсь над ней, и приказала позвать к ней Федора. Федор прилетел, как на крыльях, словно за баней стоял и подслушивал.

-Что прикажите, Надежда Николаевна? – А она ему брезгливо так:

-Вот эту дрянь, чтобы я завтра возле попа не видела.

-Будет выполнено, Надежда Николаевна.

-И не надумайся ему потакать. –

Царь подошел ко мне вплотную и спросил, ухмыляясь: «Ясно?»

-Более менее. – ответил я. И в драных штониках пошел на ужин».-  Василек замолчал и, закусив нижнюю губу, смотрел на мелькавшие дворники.

-Почему тебя не любит банщица? – спросила Настя, тихо.

-Я у нее кота повесил. Барсика лохматого и жирного. И надпись сделал: «Так будет с каждым, кто отнимет у Лизки котлету!»

-Ты? Кота? Зачем? Что плохого тебе сделал кот банщицы? И кто такая Лизка?

-Девочка из первого класса, сейчас-то она в третий перешла. А тогда в первом была. Худенькая, маленькая, чуть ли не с Барсика ростом, а эта дурында у нее котлету заберет и Барсику отдаст. Я глядел, глядел, а потом и не выдержал: поймал ее кота и повесил у нее под окном возле бани. Она заметила, да поздно, кот уже задохнулся. С тех пор она меня живодером зовет и все делает назло. Но у Лизки котлету не отбирает. Боится, что ее тоже повешу. – Васька улыбнулся.

– Раньше меня все обижали, как эту Лизку, а потом я придумал ход конем. Нашел как-то от кровати железяку, нарезал у Петра Ивановича кусков, и наточил из них финок. Все закопал, а одной хожу и бросаю во все: в стенки, двери, деревья. А сам пугаю малышню: научусь точно бить, любому голову отрежу и сердце проткну.

Они всем рассказали, что я всех резать буду, и у меня воспитки финку отняли.

Это было вечером, а утром я выкопал другую, и директрисе дверь порезал.

Она меня вызвала, накричала и финку забрала, я выкопал третью, и зарезал ее собаку, одним ударом в сердце.

Девчонки из десятого класса тут же ей донесли. А собака у нее такая же подлая была, как ее хозяйка: на людях на задних лапах танцует, а чуть что – кусается, особенно малышей дерет. Ее давно надо было убить, но все боялись директрисы.

Директриса в слезы, собаку приказала закапать, а меня вызвала и спрашивает:

-Чего ты хочешь?

-Чтобы меня не трогали, — ответил я. – Всякого, кто меня тронет, зарежу. –

С тех пор меня оставили в покое, и никто не трогает, ни большие, ни маленькие. А швейка меня стала в церковь водить по воскресеньям, чтобы душа моя смягчалась. И батюшке разрешили в приют ездить, про Бога рассказывать.

-Ну, и как — смягчается душа? – спросила Настя. В душе она смеялась, но мальчишке не показывала.

-Что-то не заметно, — улыбнулся Василек и посмотрел на девушку: зря батюшкины шоколадки ем. Но молитвы я все учу, мне не трудно, только батюшке не рассказываю. Я уже не ребенок, чтобы на стул забираться и стихи декламировать.

-А почему же ты с ним не разговариваешь? Боишься, что ли?

-Нет, не боюсь. Но зачем его посвящать в наши разборки? Помочь он все равно не поможет, а хуже может быть. Помните, у Дон Кихота мальчик говорил? Сударь, никогда не заступайтесь за меня! Вот и у нас то же самое.

Он приедет, чистенький, добренький, про Боженьку расскажет, конфетками угостит, и поехал. А ты тут отдувайся за каждое свое слово перед добренькими людьми.

Да где они добренькие живут? Я за свои двенадцать лет не видел добрых людей.

Все обман и притворство. – Они остановились у огромного магазина одежды.

-Пошли гусей дразнить, — сказала Настя и вышла из машины.

-Не понял, каких гусей?

-Твоих. Купим тебе костюм, они все выпадут в осадок, когда тебя увидят в нем.

-А, может не надо? Да и как я в этом тряпье в магазин зайду? Вам будет стыдно со мной идти.

-Ничуть. Я сама могу ходить в одних трусах по улице. Пойдем.

-Хорошо, я пойду, — сказал Василек, и не двинулся с места.

-Ну, что ты раскис? Пойдем, — Настя потянула его за руку.

Он поднял голову и взглянул на нее глазами полными слез:

-А, может, Вы купите и сюда принесете, а я переоденусь в машине?

-Не бойся. Магазин элитный, тебе никто слова не скажет, здесь всякие чудаки ходят с валютой в кармане. –

Василек вышел. Настя взяла его за руку и повела его. На них оглядывались и улыбались, но она держалась так, словно шла с принцем.

Переодела она его быстро и так, как хотела: принц оказался не привередливый, и все, что она предлагала, ему нравилось.

Василек оглядел себя, покрутился возле зеркала, подмигнул сам себе и сказал:

-А я – ничего в этом лохмондрае!

-То-то же. — Осталась довольна Настя его реакцией. – Теперь куда?

-Не знаю.

-Сколько времени батюшка души смягчает?

-Часа два в среднем. – Василек сиял. Эта девчонка, в самом деле, была нормальная: про рай не ныла, и о спасении не заикалась, и его проблемы понимала, как свои. А что, если у нее диск попросить с игрой.

-Куда едем? – повторила свой вопрос Анастасия Павловна.

-Настя, а не могли бы Вы мне диск с игрой купить? Я компьютер себе собрал из хлама, но дисков у меня нет. Он работает, но новые программы не тянет. Нужен диск старый, пятилетней давности.

-Поняла.-

Они приехали в «Киберленд» и тут только Василек понял, что ему не надо было сюда проситься. Но уйти из мечты любого мальчишки, у него сил не хватило. Продавец ближний к нему, поманил его пальцем и, улыбаясь, предложил поиграть на компьютере. Мальчишка оглянулся на Настю. Та кивнула и ушла в другой ряд. Большего счастья он в своей жизни не знал.

Целый час он гонял на машинах, стрелял, разбивался, летал в облаках и кого-то преследовал. Наконец она подошла и легонько коснулась его плеча:

-Как ты тут?

-Здорово! Уй!

-Нам пора.

-Это Ваш брат? – спросил продавец. – Васька замер: «Сейчас скажет: нет, это сирота, из приюта номер эн.».

-Брат, конечно. А разве мы не похожи?

-Вылитые, — подтвердил продавец. – Вам помочь донести?

-Пожалуй. –

Васька оглянулся: Анастасия Павловна стояла, как на вокзале, вся обвешенная коробками и коробочками.

Продавец взял у нее системник и монитор, Василек руль и диски, хотел и принтер, но она не дала, только камеру повесила ему на шею и шепнула: «Будешь мой собственный корреспондент. Мы им такую жизнь устроим, от счастья плакать будут». Он ничего не понял, только кивнул в ответ, в знак согласия.

И они счастливые направились к машине. Настя подала продавцу тысячу рублей. Тот взял  и просиял:

-Спасибо, большое! Приезжайте еще, мы вам всегда будем рады.

-Еще бы, — подумал Василек, — тысячу хапнул не за что, — чего не радоваться.

-Не дуйся, — улыбнулась Настя, у нас с тобой денег хватит.

-Да, но это же целое состояние, — изумился Василек.

-Не жадничай, — Анастасия Павловна смеялась. – Поехали за сухариками.

-Ну, ладно. Поехали.

В ларьке возле приюта они скупили всю ребячью радость: сухарики, соленые орешки и даже сухую рыбешку. И только заехали в ворота, как из первого корпуса вышел батюшка, окруженный детьми. Василек не успел спрятаться.

-Вот это да-а! проговорил он, увидев Сорняка. – Я его как болящего поминаю, ириски берегу, а он по Москве разъезжает с прекрасными дамами.

-Здравствуйте, батюшка! – Васька подбежал к Архимандриту и склонил голову: — благословите! –

Тот привычно возложил руку ему на голову и прочитал молитву, а потом открыл свой старенький портфель и достал ириски с шоколадкой: держи.

-Спаси, Христос! – прошептал Васька, и поклонился, коснувшись рукой земли. – Он никогда так не благодарил и никогда не кланялся, даже руку не целовал, после благословения, но сегодня он впервые понял, что этот поп не лицемерит, а любит его больше всех детей, и берег эту шоколадку и ириски без бумажек именно для него.

Отец Савва внимательно посмотрел на Анастасию Павловну:

-Что Вы сделали с ребенком?

Анастасия Павловна молчала, да и что она могла сказать, если ничего не делала, а, просто, посочувствовала этому униженному, затюканному всеми мальчишке, который никогда не видел в жизни ни ласки, ни доброты человеческой, а все больше суррогатом пробивался.

-Василий, — Лизка дернула его рукав, — Вы в кино будете сниматься? Да?

-Почему ты так решила?

-У Вас камера и костюм, как у кинозвезды в журнале. – ответила Лизка тихо, но он расслышал.

-Нет, — Василек тряхнул кудрями и важно произнес: — Я теперь собственный корреспондент газеты «Таймс» и еще какой-то, (забыл название), буду снимать о нас фильмы и прославлять могущество нашей Родины. Прошу любить и жаловать. – Он взглянул на директрису, стоявшую в пяти шагах от него. По лицу ее скользнула тень и пропала, где-то в уголках губ. Она ничего не предвещала хорошего. Василек вновь съежился, собрался, как дикая кошка к прыжку, и замолчал.

-Ну, что? Будем прощаться братва? – спросил батюшка, потом вспомнил что-то, забрался к себе в портфель, достал сотовый телефон и протянул Васильку: — Вот, Настя тебе купила, будешь нам звонить. – Василек посмотрел на Анастасию Павловну, потом на батюшку и фыркнул: И обмануть не умеют – вот народ. Вы договоритесь сначала, а потом речи ведите.

Батюшка ничего не понял, но расспрашивать не стал, он уже торопился на службу.

Василек взял у него телефон, сунул в карман, и подошел к Насте:

-Я все понял. — Проговорил он тихо-тихо. Спасибо Вам.  Со мной сегодня был Бог?

-С нами. – Поправила она. – Только не сегодня, а всегда.